Творчество Т. Толстой и Л. Петрушевской: Литературный факультатив для библиотекарей / ЦРБ им. 1 Мая; сост. гл. методист М.В. Бенедиктова. - Н.Новгород, 2002. - 10 с.

Во все времена право женщины на место в искусстве и ее художественная дееспособность обсуждались и критиковались с разных позиций и точек зрения. В русской интеллектуальной жизни этот вопрос стал подниматься примерно с первой четверти 19 столетия, но наиболее интенсивная дискуссия относится к концу 19 – началу 20 веков.  Дискуссия не утихала и на протяжении 20 века, исключение – время  существования СССР, когда участие в феминистском движении было уголовно наказуемым, а использование слова литература с прилагательном «женская» воспринималось негативно, было ироническим ярлыком. И в те годы, и сейчас даже само право на существование этой проблемы, не говоря о введении в оборот понятий «женская литература», «женское творчество», «женская история» и т.д., часто подвергается сомнению, осмеянию и отрицанию. Главным неопровержимым аргументом противников использования этих определений является тезис: литература может быть или хорошей, или плохой,   и никаких других аспектов рассмотрения и анализа быть не может. А уж тем более литература не может быть мужской или женской, не может делиться по половому признаку.

Необходимо заметить, что в сложившейся культуре слова «женское» и «мужское» есть не только биологическое определение, но и оценочная категория. Говоря  о недостатках или достоинствах   женской литературы, ее всегда сравнивают с лучшими образцами так называемой мужской литературы. То есть норма, точка отсчета – мужчина, мужское перо, мужской взгляд.

 

В настоящее время вопросы, связанные с определением роли женщины в искусстве и в обществе,  очень актуальны, так как с середины 80-х годов на фоне общедемократического движения усилился интерес к положению и проблемам женщин. Стали возникать негосударственные организации, общества, клубы, объединения политического, социального, культурного и даже развлекательного характера, пытавшиеся тем или иным образом улучшить положение женщин, предоставить новые возможности самовыражения, защитить их права  (Информационный центр Независимого женского форума, Центр гендерных исследований Санкт-Петербурга, клубы «Преображние», «Ф-1», «Сестры» и др.). Были попытки и научного осмысления происходящих процессов – при научных и учебных институтах (РГГУ, Московский центр гендерных исследований при Российской Академии наук), возникли исследовательские центры (Gender and Women Studies), ставившие задачу системного и планомерного изучения роли женщины в различных областях жизни российского общества, опыта женского и феминистского движения как в стране, так и за рубежом.  

 

Татьяна Никитична Толстая

Родилась и выросла в Ленинграде в 1951 году в многодетной семье профессора физики, в семье, отмеченной значительными литературными дарованиями. Алексей Николаевич Толстой – дед по отцовской линии. Бабушка Наталия Васильевна Крандиевская-Толстая – поэтесса. Дед по материнской линии Михаил Леонидович Лозинский - переводчик. Родная сестра Наталия Толстая – писательница.

Окончила Толстая отделение классической филологии Ленинградского университета.

Переехала в Москву, работала корректором. Первый рассказ Т.Толстой "На золотом крыльце сидели..." был опубликован в журнале "Аврора" в 1983 году. С того времени вышло в свет 19 рассказов и  новелла "Сюжет". Тринадцать из них составили сборник рассказов "На золотом крыльце сидели..." (Факир", "Круг", "Потеря", "Милая Шура", "Река Оккервиль" и др.). В 1988 вышел сборник "Сомнамбула в тумане". В 2000 году был опубликован  первый роман писательницы “Кысь”, который вызвал много откликов и стал очень популярен.

Татьяна Толстая известна не только как писатель, но и как журналист. Ее эссе, очерки, статьи, печатавшиеся в 1990-1998 годах в газетах “Московские новости” и “Русский Телеграф”, впервые собраны в сборнике “Сестры” (1998).

В последние годы она жила и работала в Принстоне (США), преподавала русскую литературу в университетах. Недавно вернулась в Россию.

Прозу Толстой отличает присутствие высокого и низкого, романтического и бытового, сказочного и натуралистического, реального и выдуманного.

 

О себе она говорит так: "Мне интересны люди "с отшиба", т.е. к которым мы, как правило, глухи, кого мы воспринимаем как нелепых, не в силах расслышать их речей, не в силах разглядеть их боли. Они уходят из жизни, мало что поняв, часто недополучив чего-то важного, и уходя, недоумевают как дети: праздник окончен, а где же подарки? А подарком и была жизнь, да и сами они были подарком, но никто им этого не объяснил".

За роман «Кысь», вышедший в Москве в издательстве «Подкова» в 2001 году, она получила Книжного Оскара в номинации «Проза 2001».

Очень хорошо отозвался об этом романе Борис Акунин: «Татьяна Толстая побрызгала на похороненный  и оплаканный жанр романа волшебной водой, привезла его из Америки домой, и оказался он совершенно живой. Этот роман так вкусно написан, что хочется съесть каждую фразу, урча и причмокивая».

 

Правят людьми мурзы, малые и большие. Самый главный их них – Федор Кузьмич, чьим именем и назван город. По ночам по домам ездят красные сани, забирают запретные печатные книги и увозят людей. Федор Кузьмич слывет как изобретатель всего, что есть. Он, например,  издает указ о праздновании Нового Года и  8 Марта. Его считают автором всех книг, картин, которые известны. Вот какую картину он задумал написать: «там один голубчик мыша ест, а другой, значит, к нему в избу входит. А этот, который ест – то, значит, мыша прячет, чтоб тот – то, другой, не отнял. А называться будет «Завтрак аристократа».

 

Рисуя миф, в котором люди живут после взрыва, Толстая не наделяет его реалистическими чертами. Более того, он скорее напоминает мифические, сказочные образы. Отсутствие культуры стирает в сознании людей цивилизационный опыт, накопленный тысячелетиями. Создается причудливая смесь из первобытных образов и остатков, отголосков прежней жизни. Особенно это чувствуется в представлениях об окружающем город мире. «На семи холмах лежит город Федор – Кузьмичск, а вокруг городка – поля необозримые, земли неведомые. На севере дремучие леса, бурелом, ветви переплелись, и пройти не пускают… На запад тоже не ходи. Там вроде бы даже и дорога есть – невидная, вроде тропочки. Идешь – идешь, вот уже и городок из глаз скрылся, с полей сладким ветерком повевает, все-то хорошо, все-то ладно, и вдруг, говорят, как встанешь. И стоишь. И думаешь: куда же это я иду-то? Чего мне там надо? Чего я там не видел? Нешто там лучше? И так себя жалко станет!… Плюнешь и назад пойдешь… На юг тоже нельзя. Там чеченцы. Сначала все степи, степи – глаза вывалятся смотреть, - а за степями чеченцы… Нет мы все больше на восход от городка ходили. Там леса светлые, травы долгие, муравчатые».

Все эти представления об окружающем мире явно имеют сказочные корни, именно так первобытный человек представлял мир, которого никогда не видел и который его пугал.

 

Поэтому, боясь покидать город, живут люди в своем в замкнутом мирке. Все новое к ним приходит с указами Федора Кузьмича и через рассказы людей, выживших после взрыва. Например, Никита Иванович рассказывал Бенедикту, что в прежнее время на Муркиной Горке  был МОЗЕЙ, «и будто бы там в земле камни белые закопаны, срамные. На манер мужиков и баб обтесаны, беспортошные; и титьки у них, и все. Оно, конечно, посмотреть бы интересно, а ну как своеволие? Да и копать там – не перекопать. Да и на что бабы-то каменные, когда вон живых полно?»

Разрушение культуры ярче всего проявилось в языке, в котором смешались просторечные выражения, жаргонная лексика, а иногда и матные слова, с литературной речью. Вот, например, как о книгах размышляет Бенедикт: «А так про книжицы завсегда говорят: пища духовная. Да и верно: зачитаешься вроде и в животе меньше урчит… Конечно, книжицы разные случаются… О прошлом годе изволил Федор Кузьмич, слава ему, сочинить шопенгауэр, а это вроде рассказа, только ни хрена не разберешь. Длинное такое, бля, три месяца, почитай, вдесятером перебеливали, притомился». Слова из реальности до взрыва звучат для людей чудно и непонятно: ФЕЛОСОФИЯ, РИНИСАНС, ЭНТЕЛЕГЕНЦЫИ, ОНЕВЕРСТЕЦКОЕ АБРАЗАВАНИЕ и др.

 

Но существует опасность толкования книг, и эта тема романа является сюжетообразующей. Несчастный Бенедикт так страстно пытался понять прочитанное, так отчаянно стремился найти главную книгу про смысл жизни, что дошел до полного озверения и душегубства. Потому что не ведал он мира, в котором книги эти писались, и строфы прекрасные складывались. Существовал этот мир, согласно тексту, до Взрыва, а чем этот Взрыв был - преступной ошибкой атомщиков, революцией или адамовым грехопадением – Т. Толстая ответа не дает.

Роман Татьяны Толстой (а она раньше никогда не писала романов) с виду антиутопия, а на деле - форменная энциклопедия русской жизни. Она выделяет такой важный компонент отечественной действительности, как постоянная мутация, мнимость, недолговечность твердого якобы порядка вещей. "Отчего бы это, - сказал Никита Иванович, - отчего это у нас все мутирует, ну все! Ладно люди, но язык, понятия, смысл! А? Россия! Все вывернуто!" В России, как и в романе "Кысь", непременно есть какие-нибудь "прежние", "бывшие" - потому что почва то и дело уходит из-под ног, уходит криво и вниз. Герои Толстой никак не могут совладать с переменчивой природой, не только окружающей, но и собственной. Им остаются только имена вещей, но не сами вещи.

Написана "Кысь" виртуозно, стилизация под народный сказ вдруг превращается в чистую поэзию в прозе, в дивные описания зимы, например, или бескрайних просторов. Причем при всей откровенной искусственности язык романа, как привыкнешь, нарочитым перестает казаться. Когда постепенно втягиваешься, он начинает завораживать. К тому же перебивается повествование все время стихотворными цитатами, вычитанными Бенедиктом из запрещенных старопечатных книг. Правда, чтение его беспорядочно (длинный список прочитанного - одно из самых остроумных и саркастических мест в книге), и оттого цитаты могут возникнуть самые неожиданные. Но все они из другого, ему неведомого мира, который манит и разума лишает.

 

Петрушевская Людмила Стефановна

Родилась 26 мая в 1938 году в Москве в семье служащего. Прожила тяжелое военное полуголодное детство, скиталась по родственникам, жила в детдоме под Уфой.

После войны вернулась в Москву, окончила факультет журналистики Московского университета. Работала корреспондентом московских газет, сотрудницей издательств, с 1972 - редактором на Центральной студии телевидения. Сейчас   Людмила Петрушевская живет и работает в Москве.

Она рано начала сочинять стихи, писать сценарии для студенческих вечеров, всерьез не задумываясь о писательской деятельности.

Первым опубликованным произведением был рассказ "Через поля", появившийся в 1972 году в журнале "Аврора". С этого времени проза Петрушевской не печаталась более десятка лет.

Первые ее пьесы были замечены самодеятельными театрами: пьеса "Уроки музыки" (1973) была поставлена Р. Виктюком в 1979 году в театре-студии ДК "Москворечье" и почти сразу запрещена (напечатана лишь в 1983 г.).

Постановка "Чинзано" была осуществлена театром "Гаудеамус" во Львове. Профессиональные театры начали ставить пьесы Петрушевской в 1980-е годы: одноактная пьеса "Любовь" в Театре на Таганке, "Квартира Коломбины" в "Современнике", "Московский хор" во МХАТе. Долгое время писательнице приходилось работать "в стол" - редакции не могли публиковать рассказы и пьесы о "теневых сторонах жизни".

Но она не прекращала работы, создавая пьесы-шутки ("Анданте", "Квартира Коломбины"), пьесы-диалоги ("Стакан воды", "Изолированный бокс"), пьесу-монолог ("Песни XX века", давшую название сборнику ее драматургических произведений).

 

 Она стала лауреатом Пушкинской премии фонда А. Тепфера (1991), премии журналов “Октябрь” (1993, 1996, 2000), “НМ” (1995), премии “Москва-Пенне” (1996), фонда “Знамя” (1996), им. С. Довлатова журнала “Звезда” (1999).

Известный прозаик Людмила Петрушевская называет себя “рассказчицей из толпы”. Имеется в виду, конечно, литературная маска, позволяющая многое услышать и увидеть, чтобы потом преподнести читателю в виде странных, загадочных историй. В них мистика великолепно уживается с самым что ни на есть приземленным бытом ("я спрячу ирреальное в осколках реальности"), а героини (Петрушевскую интересуют именно и прежде всего женщины, мужчины в ее прозе - это скорее фон, декорация их жизни) столь же узнаваемы, сколь и фантастичны в своих непредсказуемых поступках. Правда, эти поступки почти никак не влияют на их жизнь, которая есть сон, над логикой которого мы не властны. "Сон разума рождает чудовищ" - это утверждение стало почти аксиомой. Но как быть, если в наш век "разум" стал пониматься как рационалистичность, расчет, а порой и неприкрытый цинизм? И если "усыпить" их, в человеке родятся вовсе не "чудовища", а чувства, мечты и эмоции, иногда скрываемые из-за боязни "быть не как все", показаться "сентиментальным романтиком" в нынешние отнюдь не романтичные времена. Происходит страшное – люди начинают стыдиться своих чувств - любви, сострадания, жалости, нежности, - не укладывающихся в "разумные" схемы. И уже призывают благодетельный сон, способный вновь сделать их людьми... И не случайно герой одного из новых рассказов Людмилы Петрушевской, вошедших в цикл «Найди меня, сон», называет свою возлюбленную "мой сон" – действительность отвергает его любовь, как не приемлет очень многого из того, что делает человека человеком...

 

Открывает подборку рассказ "Западня", вполне обычная для Петрушевской история "красивой Ольги и ее заботливого мужа", история, в которой беды героини нанизываются одна на другую, тяжелые болезни и нелепые предательства следуют чередой и которая заканчивается смертью Ольги. Это почти самопародия, удерживающаяся на краю провала за счет авторской холодноватой отстраненности. Рассказ находится в крайней левой точке движения маятника. Надежды нет ни для кого. Несчастны все, все потерпели крах, все жертвы обстоятельств, собственной дурости, собственной подлости.

 

 

 С этим рассказом перекликается предпоследний в подборке текст "Два бога". В результате случайной связи рождается ребенок. Родители, добрые, честные люди, но друг другу не подходящие, тем не менее, начинают жить вместе, посвящают жизнь свою мальчику (его назвали Егором), собой жертвуют, и все вроде бы хорошо, но их преследуют тяжелые предчувствия. "Крепко думали отец с матерью, оценивая внезапно протрезвевшими сердцами свое прошлое и тот грешный момент, когда они сплелись на диванчике полуголые, похотливые, страстные, и ребенок зародился в этот нечестивый, незаконный миг… . Светлым, страшным заревом вставала прошлая жизнь их племен и родов, установивших строгие правила совокупления, нужные для воспитания таких же твердых устоев у детей, чтобы все шло без стыда и сомнений". Людмила Петрушевская поднимается до прямой проповеди, до грозного пророчества, но заканчивает рассказ словами пронзительной жалости к этому самому "простенькому, добродушному, вечно сияющему Егорушке, который всем все отдавал, все терял в школе, вечно жаждал друзей, любви, поцелуев".

Рассказу "Два бога" предшествует рассказ "Колыбельная птичьей родины", стоящий особняком. В нем в отличие от других отсутствует единая фабула, два независимых эпизода цепляются друг за друга рассуждениями о непостижимой природе любви, о несовпадении видимости и сущности, но в этом тексте задана эмоциональная нота - противопоставление мечты и реальности. "…То, что уходит в страну птичьих снов, что покидает, не дается, то становится наваждением. Но как только из легкого тумана высовывается простая, крепкая морда, выступает кадык, пиджак, воротник, приближается эта проза, желваки жизни, так мечта довольно быстро упархивает, прощай, страна птиц".

Завершает подборку текст "Дом с фонтаном" - история таинственная, мистическая, о том, как погибла девушка и как ее оживили. Погибла во время террористического акта, взрыва автобуса. Оживил отец, который, обезумев от горя, выкрал тело из морга и за большие деньги нанял врача-реаниматора. И девочка ожила - после того как отец во сне совершил определенное магическое действие, съел сырое, кровоточащее человеческое сердце. Свершилось чудо. Маятник до отказа качнулся вправо. Получился темный рассказ, воскрешающий надежду, но темный.

Шесть небольших рассказов Людмилы Петрушевской представляют законченную модель человеческой жизни, где любовь подобна наваждению, где родители не знают, что им делать с собственными детьми, где дети беззащитны, где спасение возможно лишь как чудо, а за чудо надо платить. Остается неясным одно: так есть ли надежда?

 

Литература

1.      Басинский П. Постфеминизм // Октябрь. – 2000. - № 4. – С. 176-179.

2.      Галина М.С. Деструктивные начала в женской прозе      // ОНС. – 2001. - № 5. – С. 173-181.

3.      Иванова Н. И птицу паулин изрубить на каклеты          // Знамя. – 2001. - № 3. – С. 219-221.

4.      Куралех А. Быт и бытие в прозе Людмилы Петрушевской // Литературное обозрение. – 1993. - № 5. – С. 63-67.

5.      Петрушевская Л. Морские помойные рассказы        // Октябрь. – 2001. - № 11. – С. 90-103.

6.      Петрушевская Л. Найди меня, сон: Рассказы // Знамя. – 2000. - № 10. – С. 68-96.

7.      Пруссакова И. Погружение во тьму // Нева. – 1995. - № 8. – С. 186-197.

8.      Славникова О. // Петрушевская и пустота // Вопросы литературы. – 2000. – Март-Апрель. – С. 47-61.

9.      Толстая Т. Кысь: Роман. – М.: Подкова, 2002. – 320 с.

10. Трофимова Е.И. Женская литература и книгоиздания в современной России // ОНС. – 1998. - № 5. – С. 147-156.